В ночь с 22 на 23 февраля в Мариинской больнице Санкт-Петербурга на 74-м году жизни скончался режиссер театра и кино, главный режиссер Театра Российской Армии с 1974 по 1979 годы, Ростислав Аркадьевич Горяев. Отпевание состоится в понедельник, 26 февраля, в 12:00 в церкви Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади (той, в которой отпевали Пушкина, и рядом с которой жил Ростислав Аркадьевич). В 14:00 будет кремация. Выражаю искренние соболезнования родным, близким и друзьям, всем артистам, с которыми работал Горяев, Александринскому театру и Театру Российской Армии. 
На сайте появилась страничка памяти Ростислава Горяева Памяти Ростислава Аркадьевича Горяева Наша первая работа с Ростиславом Аркадьевичем Горяевым была в кино. Я тогда, будучи актером молодым, стройным и красивым, работал в Поволжье, а он на объединении «Экран» в Москве снимал шестисерийный фильм «Солнечный ветер» об астрофизиках. Речь шла о «слабых полях», об ауре — то есть отаких вещах, о которых в те времена нашим партийным руководством говорить не рекомендовалось. АГоряев, как ему было свойственно, шел «наперекор». Он, еще будучи главным режиссером ЦАТСА, поставил спектакль о Гитлере, чего ему не могли простить все «первые кирпичи» этого театра. Они пошли в политотдел и нажаловались. Так что у него тогда был сложный период, он вообще ушел из театра. Он рисковал: брал артистов неизвестных (вроде меня), тему, которая не очень приветствовалась… Но Горяев был готов заниматься только тем, что ему интересно. Вот тогда он очень глубоко влезал в материал, погружался с головой.
Ему доставалось от секретных организаций. Например, не разрешили в картину взять большой эпизод, который мы снимали в бурятском поселке Монды, где самое большое количество солнечных дней вгоду. Там нет никаких дорог, вертолетом забрасывают астрофизиков, которые живут в избушке без всяких удобств и работают в обсерватории. Мы сКолей Еременко-младшим целую неделю лазали по этой обсерватории, были «все из себя» астрофизики, говорили о Солнце, но потом все вырезали.
Однако, видимо, наши беседы во время съемок запомнились Горяеву, потому что спустя некоторое время он пригласил меня в Ленинград, предложил роль Пугачева в «Капитанской дочке». Так я познакомился с ним уже как с театральным режиссером. И убедился, что Горяев, ученик Вивьена, прекрасно владеет законами театра. Он поставил внушительный, даже мощный спектакль! Андрей Петров (они с Горяевым дружили) написал музыку.
Потом в нашей работе был большой перерыв, Горяев при И. О. Горбачеве в этом театре не ставил. И только в 1991 году он появился в моей гримерке и объявил, что я буду играть Гамлета. Я чуть со стула не упал: какой Гамлет, почему. Потому что сказано впьесе: «Он тучен и одышлив»… Начали репетировать на полном серьезе, даже пришлось выходить на сцену. Потом мы с ним делали «Отелло» и «Три сестры».
Иногда работалось очень легко, гладко, а иногда ядумал: когда же это мученье кончится. Вот так было с «Гамлетом». Горяев даже не знал, что это я уговорил Сашу Баргмана, который играл Клавдия, поменяться ролями. Представил дело так, будто Саша всю жизнь мечтал сыграть Гамлета, приложил много усилий, и Горяев согласился.
Трудности были и в следующем спектакле. Я уже играл Отелло в Поволжье, и Горяев видел этот спектакль на гастролях в Москве. Когда мы с ним репетировали, я пытался спорить, говорил: «Вы же видели, как я играл и как зритель принимал! А сейчас мы куда-то не туда идем, зачем этот бассейн…» Но Горяев отвечал: «За ту работу уже все аплодисменты получены. А мы поставим неправильно!» Он не хотел ставить «правильно», он хотел так, как он хотел.
Нелегко было осваивать и подстрочный перевод Морозова, который Горяев использовал… Но яникогда не шел на принцип, не кидал роль на стол. Внутри у меня сидит актерская школа, которая мне велит: ты должен действовать, а не рассуждать. Потом критики разберутся, что не получилось и почему. Так что я всегда старался выполнять режиссерское задание, тем более что Горяев относился ко мне с вниманием и своеобразной творческой любовью.
Ростислав Аркадьевич был человеком исключительно творческим и никогда не рассматривал режиссуру как способ зарабатывания денег. Не хотел работать в театре в штатной должности: он был свободный художник. Сидит дома, на Мойке, и читает Пушкина! Пушкин был его кумиром. Он говорил: «Можно себе представить Пушкина, который стоит на коленях и что-то просит» Отсюда и его жизненная позиция. Горяев не очень-то сходился с актерами и вообще не баловал дружелюбием, к себе близко не подпускал. Николай Еременко, например, звал его Наполеоном, потому что Горяев всегда ходил один вдалеке и очень серьезно обдумывал план съемок…
Он был строг, отчитывал за опоздание на репетицию, не принимал никаких объяснений. Но вместе с тем он иногда был абсолютный ребенок, с таким наивным взглядом на эту жизнь. Он серьезно думал, что люди ахнут — от того или иного. Я-то его часто уверял, что ничего они не ахнут, а он со мной спорил… Он был человек по-хорошему «упертый», всегда добивался того, что ему нужно, несмотря на то, что сделать это было нелегко, технические возможности не всегда позволяли воплотить его замыслы. Есть режиссеры, которые очень много позволяют актеру — давай, пробуй, как хочешь. У Горяева все было совершенно не так. У него все было выверено, дома в голове сложено — и хоть ты тресни, но сделай, как ему нужно!
В последней его постановке в нашем театре, в«Трех сестрах», я играл Чебутыкина. И по-человечески, ипо-актерски мне было очень хорошо, уютно в этом спектакле. Хотя поначалу мне тоже казалось странным горяевское распределение. Спившийся старичок, сидит с газетой все время — зачем. Но потом, когда спектакль сложился, многое стало понятно. Яему как-то сказал, что теперь совсем не так ставят Чехова. А он резко и внятно ответил, что он и делал свой спектакль «наперекор» всем, что ему не нравится современный подход. Образ его «Трех сестер» — старая выцветшая фотография, в которую интересно вглядываться, там и лица другие, и жизнь другая. Не знаю, получилось ли это, но мысль его японял. Так что последняя работа с Горяевым оставила очень приятный творческий след в моей жизни.
Виктор Смирнов Ростислав Аркадьевич Горяев относится к небольшому количеству людей, которые повлияли на мою творческую жизнь. Он пришел на спектакль «Веселенькое кладбище» (уж не знаю, кто ему рекомендовал), по окончании зашел в нашу маленькую гримерку, представился. Я знал о нем, когда-то смотрел его спектакли в Театре Советской Армии. Уже тогда я, не будучи еще профессионалом, поражался тому, как он справлялся с этой убийственной сценой! Говорят, Попов сней справлялся, и вот еще Горяев.
Он сказал, что начинает ставить «Гамлета» вПушкинском театре и пригласил меня в спектакль. Я пошел в полной уверенности, что буду Гамлета репетировать… Но он предложил мне Клавдия (вначале мы с Сашей Баргманом репетировали вдвоем). АГорацио репетировал актер Катанский, но заболел, выбыл из репетиций. И я тогда плавно переместился на роль Горацио. Так в 1992 году я оказался в Александринском театре и уже пятнадцать лет тут работаю.
Я был занят во всех трех спектаклях, которые Горяев за это время здесь поставил: «Гамлет», «Отелло» (Яго), «Три сестры». Я играл Вершинина и не очень уютно чувствовал себя вэтой роли, был для нее слишком молод. Мне кажется, ячто-то начал вВершинине понимать, только когда спектакль уже начали списывать… На последней программке Горяев написал мне: «Горацио, Яго, Вершинин — и далее везде…». Очень печально, но ничего далее не случилось. Почему ему не давали ставить — я не понимаю. Я знаю, у него были разработки «Живого трупа» (я должен был играть Каренина), он очень хотел ставить…
Горяев был человек закрытый, все время держал дистанцию между собой и актерами. Не то что панибратских, но даже дружеских отношений унего втеатре не было. Он был человек очень интеллигентный, хотя и жесткий — но эта жесткость никогда не переходила границу, за которой начинается хамство, унижение артистов (этим иногда режиссеры грешат). Но при всей строгости Горяева его почему-то легко было обмануть. Он по-детски верил актерам, которые пользовались этим, если надо было, например, убежать с репетиции на съемки. Работать с ним было очень интересно, но сложно: мне кажется, одним из его недостатков было то, что он не доверял актерской интуиции. Он всегда был уверен вточности и единственности его видения характера персонажа. И он имел силу переубеждать!. Я считаю, что моя роль в «Отелло» была неудачной, потому что здесь мы так и не сошлись. Так получилось, что уже на читке у меня как-то интуитивно роль «пошла». А Горяев как будто испугался этой читки и начал меня уводить в другую сторону. Он хотел, чтобы Яго изначально был подлецом, больным человеком, у которого зависть уже проросла в душе… Во мне что-то сопротивлялось такому решению. Я видел Яго этаким Денисом Давыдовым, душой компании, с которым уже потом начинают происходить страшные вещи. Но до премьеры мне не удалось его переубедить.
Надо сказать, что Горяев внимательно следил за своими спектаклями, всегда их смотрел, делал замечания актерам. И вот в какой-то момент он уехал куда-то на постановку, мы немного расслабились… Япотихонечку стал что-то внутри роли менять иначал получать кайф от нее. Потом он вернулся, посмотрел спектакль и откровенно признался, что ему понравилось! Но, к сожалению, мне уже не долго оставалось играть Яго, спектакль сняли.
Очень интересными были репетиции «Трех сестер». Горяев тонко чувствовал Чехова, понимал его: спектакль «Вишневый сад» все вспоминают как легенду, и наш спектакль, я считаю, был неплохим. Внем был некий магнетизм: так хотелось окунуться в атмосферу этого дома… Мы сыграли больше ста раз. Четыре часа шел спектакль, зритель приходил разный, но всегда в зале чувствовалось напряженное внимание — мы это ощущали. Можно по-разному относиться к горяевскому «Гамлету» (он был спорный, сэтим прозаическим переводом…). Но вот что интересно: на него часто ходили школьники, которые, как только гас свет, начинали шуметь, но спектакль их увлекал: они притихали и потом уже не мешали. Горяев умел делать спектакли, которые держали зал в напряжении! Он был мастером, профессионалом. Во время репетиций сколько можно было услышать проклятий (не от нас, а от тех актеров, кто был занят вмассовке), потому что он мог одну сцену гонять и гонять, доводя всех до ручки. И только позже мы понимали, насколько это было нужно. Поэтому его спектакли, за исключением «Отелло», шли долго, больше ста раз. Да и «Отелло» полсотни раз мы сыграли.
В последние годы я ему, конечно, время от времени звонил и знал, что он рад тому, что его не забывают. Но он сам почти всегда сразу обрывал разговор- не хотел обсуждать свои трудности, не допускал ни малейшей жалости к себе. Ростислав Аркадьевич был очень крепким, стойким человеком.
Игорь Волков Ростиславу Аркадьевичу Горяеву… письмо
Уважаемый Ростислав Аркадьевич, спасибо!
Спасибо за истинную любовь к артистам. Эта любовь была искренна, требовательна и, как всякая любовь, беспощадна. Спасибо за то, что учили серьезному отношению к актерскому делу, за то, что сразу дали понять, насколько эта профессия сложна, горька, творчески мучительна, но иногда — после — так сладка и прекрасна, что это послевкусие длится, например, у меня и сегодня, спустя 15 лет после подаренного мне Вами Клавдия.
Спасибо за уважение, за доверие, за терпение, за способность рисковать и не бояться ошибиться. Спасибо за молчание, за вовремя брошенный взгляд, за улыбки. Спасибо за то, что относились кнашим спектаклям как к собственным детям, с такой же любовью и вниманием. Спасибо за мерцание стекол Ваших очков в глубине зала и громким шепотом произносимые в диктофон замечания. Спасибо за грозные крики «Люси!!!», обращенные к помрежу во время репетиций. Спасибо за коронную фразу «Тишина — это когда никто не разговаривает: ни мужчины, ни женщины, ни остальные!»
Спасибо за Вашу гордость, за порой необходимую холодность, но внутренний жар и пылание.
Спасибо за подаренных Шекспира, Чехова!
Спасибо Вам, Режиссер и Учитель!
Простите и прощайте. С уважением и любовью
Александр Баргман Артисты Александринки, "ПТЖ", №48, 2007 год
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума