Отправлено: 05.05.11 18:46. Заголовок: Рецензии на "Чайку"

В комнатах с тремя стенами

В «Сатириконе» и ЦАТРА практически одновременно выпустили чеховских «Чаек»

«Когда же начало?»

Обе постановки в столь популярный ныне двухчасовой «евроформат» категорически не вписываются. В Театре армии спектакль идёт чуть больше трёх часов, и, памятуя о московских расстояниях, начинают его в 18.00. В «Сатириконе» о «безлошадных» зрителях не подумали. Почти пятичасовое (при заявленных в программке 4 ч. 10 мин.) действо – четыре акта, три антракта – начинают, как обычно, в 19.00. В результате значительной части тех, кто принял героическое решение досмотреть спектакль до конца (первые из не выдержавших марафона начали покидать зал минут через 20 после начала), пришлось сломя голову нестись наперегонки к выходу, даже не дождавшись поклонов. Ропот в рядах уходящих был велик: неудобно перед артистами, но что делать, если общественный транспорт в столице регулярно ходит только до часу ночи и далеко не все театралы имеют счастье жить в пределах Марьиной Рощи и её окрестностей?..

«Новые формы нужны»

Использовать классику для интерпретации дня сегодняшнего – традиция. В отказе от декораций, костюмов, реквизита и прочих деталей, соответствующих эпохе автора – будь то Шекспир, Сервантес или Бомарше, – всегда ощущается некий вызов: «формы» изменились, но «содержание» осталось неизменным, а мы прибегаем к посредничеству классика лишь потому, что современники пока ещё не написали о современности ничего адекватного. Драматургия, как всегда, в большом долгу перед театром и современностью: написать полноценную пьесу для репертуарного театра не в пример сложнее, чем побегать пару-тройку дней с диктофоном за прохожими на улице, а затем устроить фестивально-лабораторную показательную читку.

Можно переодеть героев из костюмов в джинсы и майки, а героинь из туалетов с турнюрами и рукавами-буф – в трикотажные платья полуприталенного кроя, но тогда и текст придётся модифицировать. Согласитесь, «возьмите меня к себе» (как у Чехова) и «возьмите меня» (как у Бутусова) произносят разные Полины Андреевны. Можно и колдовское озеро нарисовать чёрной краской на большом листе ватмана. И навалить в глубине сцены огромную кучу мусора. И время от времени засыпать актёров то искусственными цветами, то бутафорскими яблоками. Можно даже заставить их танцевать нечто психоделическое под столь же психоделическую музыку (Бутусов позвал на постановку модного нынче композитора Фаустаса Латенаса и даже ввёл специальный персонаж – «девушку, которая танцует»). Но под всеми этими перештриховками очень трудно восстановить первоначальное чеховское полотно. Как фреску мастера под более поздними слоями красок.

В спектакле «Сатирикона» Бутусова гораздо больше, чем Чехова. Получилось броско, ярко, гротесково. Но так ли уж велика была необходимость жертвовать чеховской драматургией ради этого пиршества абсурдистской буффонады (или буффонного абсурда?) У режиссёров всё чаще признаком хорошего тона считается попытка полностью разломать драматургическую конструкцию автора пьесы ради декларации собственных взглядов. Камни колизеев всё чаще становятся строительным материалом для загородных коттеджей.

Сохранить энергетику и философию драматурга, реинкарнировав их в современную жизнь, очень непросто. Александр Бурдонский, рискуя быть обвинённым в старомодности, оставил и костюмы чеховских времён, и Бетховена в «соавторы» пригласил, и сравнения человеческой жизни со свечой, горящей на ветру, не убоялся. Но его лишённый особых режиссёрских изысков спектакль (кого теперь удивишь размещением зрителя на сцене и переносом части действия в зал?) получился и тёплым, и человечным. Спинки кресел в полумраке зала чем-то схожи с волнами на озере, а еле угадывающиеся вдалеке окна с тяжёлыми занавесями создают иллюзию старой доброй барской усадьбы. Но главное, тех, кто в двух шагах от тебя мучается в тщетной попытке поймать ускользающее счастье, искренне жаль. Почти как самих себя. Как и хотелось в своё время доктору Чехову.

«Когда меня нет, ей только тридцать два»

Юрий Бутусов решил такой «условностью», как возраст персонажей, пренебречь. Нину Заречную играет Агриппина Стеклова, и играет мастерски. Но мастерство в данном случае, увы, «играет» против неё. Скрыть накопленный опыт, и профессиональный, и жизненный, ей не удаётся, и оттого образ восторженной девочки, мечты которой жизнь разбивает на самом взлёте, не складывается. Получается трагедия зрелой, сложившейся актрисы, вынужденной играть совсем не то и не так, как хочется. Та же проблема возникает и перед Тимофеем Трибунцевым, актёром, безусловно, ярким и своеобразным: его Треплев тоже как-то не тянет на юнца, мающегося собственными неизжитыми комплексами. Равно как не веришь и Артёму Осипову, от имени доктора Дорна заявляющему, что ему уже 55 лет и «поздно что-то менять в своей жизни» (это при тех-то головокружительных коленцах, которые он то и дело выдаёт под музыку и без?!).

Зато в случае Аркадиной ситуация обратная. Полина Райкина (приглашённая на постановку из драматического Театра им. Станиславского) моложе своей героини лет на двадцать, так что отсутствие актёрского и, что ещё важнее, женского опыта она пытается компенсировать прикладным конструированием, что лишает образ Аркадиной глубины. Неудивительно, что самыми убедительными и сочными получились работы тех актёров, кто сумел вложить в своих персонажей немалую толику самих себя. От Лики Нифонтовой (Полина Андреевна), Владимира Большова (Сорин) и Дениса Суханова (Тригорин) просто глаз нельзя оторвать, несмотря на то что бурлящую вокруг вакханалию душа приемлет с большим трудом.

В постановке Бурдонского всё традиционнее и, по правде говоря, естественнее. Под обаяние искреннего наива Татьяны Морозовой (Нина) и Сергея Кемпо (Треплев) подпадаешь, даже понимая, что во многом они играют самих себя – молодых, восторженных максималистов. Веришь, что седеющий Тригорин (Сергей Колесников) действительно пытается убедить себя, что он ещё открыт для юной страсти, а уже поседевший Дорн (Виталий Стремовский) действительно ничего не хочет менять в своей жизни. Можно не во всём соглашаться с линией, которую проводит Анастасия Бусыгина в роли Аркадиной, но сцены её героини с Ниной сыграны с потрясающей реалистичностью: кажется, что ты вдруг оказался на светской тусовке, где заходящая звезда столкнулась с входящей в моду дебютанткой. Зритель в большинстве своём идёт в театр смотреть историю про себя, любимого. В этой «Чайке» он такую историю найдёт.

«…по-моему, непременно должна быть любовь»

Чем больше спектаклей на счету Юрия Бутусова, тем явственнее прослеживается его стремление вывернуть наизнанку изначальный замысел драматурга. В «Мере за меру», вахтанговской премьере начала нынешнего сезона, он так изменил финал, что свёл на нет стремление Шекспира воздать всем своим персонажам по заслугам. В конце сезона он вывернул наизнанку Чехова, чтобы рассказать о том, каким на самом деле чудовищным балаганом является современный театр. Он посвятил свой спектакль Валентине Караваевой, актрисе, которая в 23 года попала в автокатастрофу и, лишённая возможности играть, умерла в нищете и забвении. Сумасшедшие клоуны с поломанными судьбами, мечущиеся в темноте кносского лабиринта в тщетной надежде убежать от кровожадного Минотавра, – такова для Бутусова изнанка театра. Можно восхититься эпичностью замысла, но что на таком спектакле делать зрителю обыкновенному, не являющемуся заядлым театралом и не посвящённому в закулисье актёрских судеб? Кого ему жалеть? Кому сострадать? И что делать со своей собственной жизнью?

И не исключено, что при всей своей традиционности спектакль Александра Бурдонского в гораздо большей мере отвечает идеалу Кости Треплева. Режиссёр не стесняется своей веры в то, что нормальные, гармоничные отношения между людьми, ныне нами почти полностью утраченные, ещё можно возродить. Может, и правда жизнь надо показывать такой, какой она представляется в мечтах? Ну хотя бы иногда?..

В.Пешкова, "Литературная газета", №18, 04.05.2011 г.<\/u><\/a>

Как все нервны! И сколько любви…

Словно переждав череду “датских” торжеств, некоторые режиссеры по окончании юбилейного года вернулись к самым знаменитым произведениям Чехова. Так и в Театре Российской Армии вслед за “Свадьбой” появилась “Чайка”. Премьерный спектакль будто вступает в спор с многочисленными постановками, апеллирующими к авторскому определению “комедия” и акцентирующими в пьесе то карнавальную театральность, то водевильную прямолинейность, то фарсовую гротескность. Создатели новой версии делают шаг в противоположную сторону, приближая “Чайку” к мистической трагедии с едва ли не шекспировскими страстями и загадочностью во вкусе Метерлинка.

Круг тем изначально определен двумя эпиграфами. Один взят у самого автора: “Под покровом тайны, под покровом ночи проходит у человека его настоящая, подлинная жизнь”. Второй позаимствован из Ветхого Завета: “Так, не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда, но человек рождается на страдание как искры, чтобы устремиться вверх”. Такая серьезная заявка предполагает и раздумья о власти рока, и исследование тайн подсознания, и трагедийный катарсис. Между тем столь масштабные задачи театр предпочитает решать в предельно камерном пространстве, перенеся действие не просто в Малый зал, а разместив зрителей на сцене. Подобной дислокацией сегодня, конечно, удивить трудно. Важно лишь то, насколько эти перемещения оправданны и жизненно необходимы для раскрытия режиссерского замысла.

Спектакль ЦАТРА начинается красиво и таинственно: под музыку Бетховена в пустом зале загораются свечи, отделяющие игровое пространство от трех зрительских рядов. А в финале их по очереди задувают, оставив непогашенной лишь одну. Ассоциации возникают разные: от рампы старого театра, где играют Аркадина и Заречная, до “бледных огней”, которые “под утро рождает гнилое болото” в пьесе Треплева, или символа его собственной “недогоревшей” жизни. В целом декорация лаконичная и стильная (художник Андрей Климов). Гирлянды из по-летнему зеленых и по-осеннему багровых листьев подсвечиваются в зависимости от смены времени суток и времен года. Однако все это, возможно, даже эффектнее смотрелось бы из зала, который задействован минимально: протянутый через него помост играет роль скорее функциональную, нежели смысловую. Костюмы элегантны и выдержаны в духе эпохи, а светлые тона традиционно меняются на темные в последнем акте.

Переход от света к тени возникает неизбежно, даже в случае радикальной борьбы с текстом. Режиссер же Александр Бурдонский от авторского варианта не отступает, но доводит этот контраст до предела, что закономерно усиливает накал страстей. Слова доктора “как все нервны” и впрямь можно смело отнести к подавляющему большинству героев спектакля, которые стремительно двигаются, часто впадают в истерику и непомерно много курят, воспринимая как радости, так и печали с такой экспрессией, словно смотрят на происходящее через увеличительное стекло. Подобное укрупнение особенно остро ставит вопрос о целесообразности использования столь камерной площадки, требующей совсем другой манеры игры, к которой оказываются готовы не все артисты, привыкшие к иному пространственному масштабу. Так, влюбленность Полины Андреевны (Наталия Курсевич) больше походит на патологическую страсть психически неуравновешенной особы, которая в буквальном смысле слова душит в объятиях предмет своего обожания или с агрессивными воплями тычет в него зонтом. Сам доктор Дорн (Виталий Стремовский) выдерживает эти нападки со стоическим спокойствием и меланхолической невозмутимостью. И, пожалуй, именно он выглядит самым органичным персонажем спектакля, способным без лишнего пафоса, но с искренним воодушевлением рассуждать об искусстве в противовес громогласному шутовству внешне благообразного Шамраева (Андрей Новиков) или суетливым сетованиям на несостоявшуюся творческую судьбу добродушного простака Сорина (Константин Денискин).

В целом же “разговоры о литературе” оттесняются на второй план “пятью пудами любви”. Частные взаимоотношения героев интересуют создателей спектакля больше, чем их профессиональная принадлежность. Крах или, наоборот, становление человеческой личности в борьбе с жизненными обстоятельствами оказываются важнее творческого пути художника. Потому страдания жалкого, одержимого своими комплексами учителя Медведенко (Игорь Марченко) и жесткой, грубоватой Маши (Ольга Герасимова), по-мужски курящей трубку, не менее значимы, чем переживания, казалось бы, более эмоциональных и ранимых “людей искусства”. Напротив, в подлинность чувств некоторых из них вообще трудно поверить, как, впрочем, и в их профессиональные амбиции. Так, манерная, суетливая Аркадина (Анастасия Бусыгина) с ее надрывным пафосом и искусственностью интонаций выглядит искренне взволнованной лишь в сцене объяснения с сыном. В целом же ее даже истинной лицедейкой не назовешь, столь неорганично смотрятся и демонстрация моложавости, и агрессивно-хищное завоевание Тригорина (Сергей Колесников), который как раз способен на искреннее и пылкое увлечение юной поклонницей. А вот о своем писательском труде он говорит с такой вялой иронией, что заподозрить в нем мятущуюся творческую личность весьма проблематично.

Молодые же полны далеких от реальности фантазий. Озорной, улыбчивый Треплев (Сергей Кемпо) лишен бунтарской жажды самоутверждения. Трогательный юноша в круглых очках безмерно влюблен и беззаботно счастлив. Да и новыми формами он хочет лишь очаровать Нину, а не бросить вызов матери, которую тоже любит с беззащитностью ранимого подростка. Этот Костя корчится от мучительной боли, вызванной не самим провалом пьесы, а холодностью Заречной, в которой он и позднее не замечает никаких перемен, продолжая любить ее с пылкой восторженностью так и не повзрослевшего мальчика, не сумевшего расстаться с иллюзиями и преодолеть трагедию одиночества. Между тем именно в Нине (Татьяна Морозова) особенно четко ощутим контраст между веселой босоногой девчонкой и усталой, но помудревшей женщиной, прожившей трудные годы и только начавшей обретать саму себя. Робко благоговеющая перед “великими талантами”, не в меру восторженная барышня абсолютно искренне влюбляется в “небожителя”, но, распростершись на полу рядом с убитой чайкой, вдруг вскакивает в ужасе от охватившего ее зловеще рокового предчувствия. Крушение любви для нее тоже оказывается страшнее еще явно не преодоленной профессиональной беспомощности. Потому в финале нет победного торжества актрисы, а слова о вере в свое призвание произносятся, скорее, как магическое заклинание.

М.Гаевская, газета "Культура", №14, 28.04.2011-11.05.2011 г.<\/u><\/a>

 Отправлено: 07.05.11 14:49. Заголовок: tarmy пишет: В «Сат..

tarmy пишет:

цитата:

В «Сатириконе» и ЦАТРА практически одновременно выпустили чеховских «Чаек»

Прочитала вчера в газете. Спасибо, что вывесили, а то бы не догадалась её посмотреть.
Довольна интересная статья. К тому же, написана правда.

 Отправлено: 16.07.11 15:03. Заголовок: Две свечи/ "Чайк..

Две свечи/ "Чайка" (ЦАТРА)

Когда перед началом спектакля зрители еще занимают свои места на сцене, затемненный зрительный зал, находящийся напротив, чуть просвечивает и словно завораживает своей загадочностью. Но вот зазвучит музыка, пленительная мелодия «К Элизе» Бетховена, медленно погаснет свет и приглушенно осветится пустой зрительный зал, в котором будут сидеть на расстоянии друг от друга персонажи чеховской «Чайки» с зажженными свечами в руках. Несколько секунд или минут мы будем напряженно всматриваться в их лица, словно в зеркало, невольно проникаясь какой-то совершенно особенной атмосферой происходящего. Мы смотрим на них, а они на нас - и в этом обмене взглядов читается нечто бесконечно печальное: одиночество каждого по обе стороны рампы, глубинное, первобытное, неистребимое человеческое одиночество...

А потом они медленно поднимутся на сцену и поставят свои свечи в ряд - по всей такой маленькой авансцене, и свечи будут гореть на протяжении всего спектакля как двойной знак нашей завороженности происходящим и памяти не только о тех, что «умерли, умерли, умерли», но и о Мировой Душе, соединиться в которой даровано нам режиссером и артистами.

А в финале спектакля персонажи возьмут снова в руки свои свечи, оставив всего две - горящую и погасшую: свечи Нины Заречной и Константина Треплева...

Вот и еще одна чеховская «Чайка» появилась на столичных подмостках - Александр Бурдонский поставил спектакль в Театре Российской Армии, на Малой сцене, на которой умудрился разместить и зрителей, и артистов.

Какую все-таки удивительную пьесу создал Антон Павлович Чехов! Каждый раз в чтении или в спектакле открывается в ней нечто новое, еще не услышанное, не прочувствованное, не пережитое... Бурдонский не впервые обратился к «Чайке», мне довелось видеть несколько лет назад его очень сильный спектакль в Томском драматическом театре, но сегодня взгляд режиссера углубился, изменившееся время позволило что-то увидеть крупнее, масштабнее, а что-то - словно сквозь дымку. Печальную дымку уходящего, тающего во времени.

Спектакль Театра Российской Армии не об искусстве, не о рутине и новых формах, не о недооцененных талантах и переоцененных посредственностях - он о любви. Любви всепоглощающей, дающей силы жить и отнимающей эти силы, о любви к женщине или к мужчине, к прошлому, к окружающему миру, с которым связан глубинными, неразрывными связями - с чайками над «колдовским озером» и встающей над ним луной, с плывущими облаками самых причудливых форм, с пленительными именами таких родных мест, как Девичий бор...

И еще - об одиночестве, которое дано людям как «фатальное предопределение» (как говорил Вафля в пьесе Чехова «Дядя Ваня»). Они все страстно хотят жить, хотят счастья и радости, но не могут, не умеют слышать друг друга, всмотреться друг в друга, понять друг друга. «Как все нервны!..» - восклицает доктор Дорн (Виталий Стремовский играет пронзительно, остро и очень непривычно), единственный из персонажей, кто ведает о своем одиночестве и смирился с ним. У этого Дорна нет ни цинизма, ни равнодушия, как часто бывает в спектаклях по «Чайке», а есть отчетливое понимание того, как устроена жизнь. Несправедливо? - конечно. Но разве с этим можно что-то сделать?

Именно этот мотив одиночества как непреодолимой данности угадывает Дорн в пьесе Константина Треплева (Сергей Кемпо играет сильно, выразительно - он так молод и весел в начале, когда выносит на плечах своего дядю Сорина и говорит с ним, словно сам себя не слыша в ожидании Нины, а потом, в финале, так сосредоточен, серьезен и одинок). Потому так взволновала она доктора, так вошла в его душу. Он пытается объяснить это Константину, но... не слышит, не ощущает. Как не ощущает и жизненных сил, устремленности к счастью необычной девушки Нины Заречной (а Татьяна Морозова играет ее именно как необычную, удивительно светлую в начале и погасшую, утратившую свою молодую энергию в финале - играет удивительно сильно и ярко, не боясь выглядеть постаревшей и подурневшей). Как не понимает стремления своей матери, Аркадиной (Анастасия Бусыгина порой немного «перебирает» в эмоциях, но рисунок ее роли точен и интересен) любить, быть любимой, играть на сцене. Как не понимает влюбленную в него, отчаявшуюся до последнего предела Машу (очень интересная, яркая работа Ольги Герасимовой. Эту актрису я видела в Томске не только в роли Маши, и отметила ее самобытное дарование, так что остается радоваться подобному пополнению труппы Театра Армии). Может быть, и стреляется в финале Константин от того, что внезапно все как будто встало для него на свои места, и он запоздало понял, понял многое про эту жизнь?

Но пока непонимание дарит им лишь радость бытия и наслаждение своей молодостью - как радостно, весело выбегают на сцену Маша и Медведенко (очень хорошая работа Игоря Марченко) в самом начале спектакля, как весел Константин, какой счастливой приносится в усадьбу (босиком!) Нина, как любит она все - самое жизнь, эти волшебные места, Константина, как застенчиво обожает Аркадину и восторгается Тригориным...

И тоже - ничего не слышит и не видит, кроме разлившегося в ее душе счастья.

Но ведь и все другие не понимают и не слышат друг друга, как не хочет понять в момент «рокового объяснения» Тригорина (очень интересная работа Сергея Колесникова) Аркадина, как не понимает никого из окружающих живущий в собственном, отнюдь не возвышенном мире Шамраев (замечательная работа Андрея Новикова!), как ничего, кроме своей любви к Дорну, не воспринимает Полина Андреевна (Наталья Курсевич, к сожалению, воспринимается довольно однообразно и монотонно).

Александр Бурдонский строит свой спектакль в рамках настоящего русского психологического театра, славящегося глубоким, пристальным анализом характера и взаимоотношений между разными характерами. В его спектакле все настолько точно сцеплено и взаимообусловлено, что о нем думаешь спустя дни и дни после и не можешь отделаться от впечатления, что режиссером угадано какое-то очень верное сегодняшнее состояние наших душ. Потому что в каком-то смысле все мы - «люди, которые хотели», как говорит Сорин (очень выразительная работа Константина Денискина). Хотели одного, а получили совсем другое и внутренне смирились с этим другим, подчинили ему свою жизнь...

Художник Андрей Климов и художник по свету Андрей Абрамов создали на узком пространстве между рядами зрителей и пустым зрительным залом завораживающее пространство, в котором, казалось бы, нет ничего, кроме зеленых ветвей, свешивающихся с колосников, меняющегося света и зажженных на авансцене свечей. И еще музыка, хорошо известная, но многими уже забытая нежная и грустная мелодия «К Элизе». Из этих компонентов рождается и трепещет, словно пламя свечи на ветру, хрупкая атмосфера спектакля Александра Бурдонского, которую так страшно разрушить внезапным скрипом стула или приглушенным кашлем. Страшно - потому что эта атмосфера, кажется, соткана из нашего общего прошлого, в котором так много значили поэзия, музыка, слово, а еще любовь, надежды, жажда жизни и счастья...

Наверное, пьесы Чехова вообще относятся к тому разряду русской классики, которая перечитывается обновленным взглядом с течением времени, что достается на нашу долю, с жизненным опытом, но главное - с утратой тех идеалов и нравственных ценностей, которую мы переживаем болезненно и остро. И так хочется хоть ненадолго прикоснуться к святому источнику наших утраченных чувств и мыслей!.. Спектакль Александра Бурдонского дарит эту щедрую возможность, потому и вызывает столь сильное и горькое сопереживание.

А две свечи так и останутся на опустевшей сцене, чтобы мы, покидая зрительный зал, помнили и ни на миг не забывали, как перед уходом от Треплева Нина читала монолог из той, давней пьесы Константина о «людях, львах, орлах и куропатках», о Мировой Душе совсем по-другому, уже понимая, по себе зная, что это такое - фатальное одиночество человека на этой земле...

Н.Старосельская, журнал "Страстной бульвар", №9 за 2011 год