ЛЮДМИЛА ЧУРСИНА: Искусство всегда чуть-чуть над жизнью Людмила ЧУРСИНА в представлении не нуждается. “Донская повесть”, “Олеся”, “Виринея”, “Любовь Яровая” и многие другие фильмы подарили зрителю знакомство с замечательной артисткой. Самой же актрисе они принесли не проходящую любовь миллионов зрителей – к ней приходили тысячи писем от поклонников со всего Советского Cоюза. На государственном уровне ее тоже быстро оценили – неслучайно Людмила Чурсина стала самой молодой народной артисткой Советского Союза.
Окончив Щукинское училище, Людмила Чурсина могла не просто остаться в Москве, но стать ведущей актрисой Театра имени Евг. Вахтангова, где она в партнерстве с Михаилом Ульяновым успела сыграть в легендарном “Ричарде III”. Однако актриса предпочла вслед за своим мужем уехать в Ленинград. Театр на десять лет был оставлен ради кинематографа, однако Чурсина к нему вернулась: сначала на сцену ленинградского Театра имени А.С.Пушкина, затем (совсем ненадолго) в БДТ и, наконец, в Театр Советской армии (ныне, Российской армии), на сцену которого актриса выходит и по сей день.
Ее путь в этом театре начался с роли Настасьи Филипповны в спектакле Юрия Еремина “Идиот”, где ее партнерами стали Аристарх Ливанов и Владимр Зельдин. В Театре Российской армии актриса сыграла и баронессу Штраль в “Маскараде” М.Ю.Лермонтова, и Эрнестину Тютчеву в спектакле “Прощальный свет”, и всемирно известную скрипачку в постановке по пьесе Т.Кемпински “Дуэт для солистки”. А совсем скоро новая премьера – “Элинор и ее мужчины” по пьесе Дж. Гольдмана “Лев зимой”. Актриса выйдет на сцену в роли блистательной аквитанской королевы – снова в окружении своих любимых партнеров.
Минувшим летом Людмила Чурсина отметила свой юбилей. Правда, говорить об этом актриса не хочет: “Уже все пошло, отгремело – надоело”. Зато с увлечением рассказывает о творчестве – о новом спектакле, о работе с режиссерами, о коллегах и, конечно, о кино и о театре. – Вы из тех актрис, кто не ограничивал свою творческую жизнь только театром или только кинематографом: множество ролей сыграно и перед камерой, и на сцене. А что для вас важнее, интереснее? – И то, и другое. Правда, в кино сейчас редко происходит что-то интересное. Сейчас очень мало режиссеров, которые могут позволить себе такую роскошь, как работа с актером и создание команды единомышленников из всех участников съемочного процесса. Так что в этом плане, конечно, интереснее работать в театре. Тем более, что мне судьба подарила счастливую возможность работать с Александром Васильевичем Бурдонским, на репетиции которого идешь, как на праздник. Хотя, конечно, когда что-то не получается, этот праздник и “со слезами на глазах” бывает. Александр Бурдонский умеет простроить роль, каждое движение души разобрать подробнейшим образом. Но и от актера требует полнейшей отдачи, полного включения и осмысленного пребывания на репетиции.
– Александр Васильевич открывает в вас новые актерские грани, о которых вы, возможно, раньше и не подозревали? – Сейчас мы с ним репетируем третий спектакль. Героиней первого – “Дуэта для солистки” – была гениальная виолончелистка (у нас она стала скрипачкой) Жаклин Дюпре. И роль эта от меня потребовала абсолютно открытого темперамента – я словно в ледяную воду нырнула. Спектакль делился на шесть сцен, в каждую из которых я должна была прийти другой, неожиданной. Должна была прожить жизнь шести разных женщин. Прежде ничего подобного на сцене я не делала. И, конечно, Александру Васильевичу очень нелегко со мной приходилось – я ведь далеко не сразу схватывала все переходы, далеко не сразу “открывалась”.
Первое подобное “открытие” состоялось у меня во время репетиций спектакля, над которым мы работали с режиссером Ольгой Гарибовой на сцене Молодежного театра – “Ольга Киевская”. Это был монолог. Монолог Ольги, которая проживала жизнь на глазах зрителей – от 18 лет до глубокой старости, до того времени, когда она уже отошла от правления. И вот в спектакле были сцены, когда мне нужно было довести героиню почти до звериного состояния. Например, чтобы оправдать ее реплику: “И не могла больше пить – кровь деревского народа, ибо выливалась она у меня изо рта”. Эта сцена мне давалась с огромным трудом: я стеснялась, никак не могла к ней подступиться, но потом что-то произошло, и я прорвалась.
Этот прорыв стал для меня очень важным. И позднее Александр Васильевич требовал от меня именно таких прорывов. Постоянных. Неведомых мне состояний, звуков, эмоций. Все это воплотилось как раз в “Дуэте для солистки”. Затем был второй спектакль – “Та, которую не ждут”. Эта работа потребовала другой грани моего актерского существования. Многих других граней, абсолютно отличных от того, что я делала в “Дуэте”.
Впрочем, я не люблю говорить о том, как я работаю над ролью, что делаю, чтобы добиться того или иного творческого результата. Все-таки кухня актерская – это очень личное, почти интимное пространство. Один лишь актер знает, сколько ему на этот раз понадобится перца, сколько соли, сколько пряностей. Лучше выйти и сыграть, чем рассказывать об этом.
А вот сейчас мы приступили к третьей нашей совместной работе. На этот раз по пьесе “Лев зимой”. Конечно, я понимаю всю меру ответственности – пьеса невероятно популярная, ее играли очень большие актрисы…
– А спектакль с Инной Чуриковой в “Ленкоме” не видели? – Пока что нет.
– Намеренно? – Естественно. Я ведь обезьяна, и, если что-то меня поразит, могу невольно взять это на вооружение.
Так вот, помимо всего прочего, эта пьеса требует невероятного накала страстей – открытых и скрытых, невероятной энергетики, психологических “петухов”. Дай бог, чтобы хватило сил.
– Ваш спектакль будет называться не “Лев зимой”, не “Аквитанская львица”, как в “Ленкоме”, а “Элинор и ее мужчины”. Из этого следует, что акцент сделан не на ведущую актрису или актера, а именно на партнерство? – Любая пьеса, любое пребывание на сцене – это всегда прежде всего партнерство. Умение зацепить, натянуть тетиву между партнерами, где-то ее подхватить, перехватить и продолжить. Именно над этим мы сейчас и работаем – выстраиваем точные истории взаимоотношений: с мужем и с сыновьями… Невероятно интересный процесс!
– Партнеры на сцене и в кино многое вам давали? Было чему поучиться? – Сложно сказать. Я постоянно стараюсь учиться у всех, у каждого – даже у самых молодых и, казалось бы, неопытных актеров. Мне интересно за ними наблюдать, общаться с ними. Ведь в любом общении открывается что-то неожиданное, любопытное. Это возможность учиться. Учишься всю жизнь, ведь наша профессия требует постоянного неослабевающего наблюдения, постоянного обучения.
– Кстати об обучении. Вы ведь в свое время при поступлении проходили сразу в три актерских вуза – почему же выбрали именно Щукинское училище? – Тогда у меня не было еще никакого понимания – какое училище, какой театр. Я приехала из другого города, была далека от московской театральной жизни. Но, уже общаясь с абитуриентами во время экзаменов, поняла, что по-настоящему сейчас гремит Вахтанговский театр. В нем потрясающая труппа, невероятной популярности актеры – просто заоблачные какие-то величины, так что я осталась в Щукинском.
– А сейчас, оглядываясь назад, не жалеете, что выбрали именно вахтанговскую школу? – Нет, что вы. Она мне очень многое дала. И потом, работа с такими партнерами… С Михаилом Александровичем Ульяновым мы снимались в двух фильмах – вот где школа! Или Николай Гриценко. На съемочной площадке в фильме “Журавушка” он мне казался таким маловыразительным, не затрачивающимся, но как только звучала команда “мотор!”, он моментально становился другим, становился тем героем, которого должен был сыграть. И тут уже начинался пир – пиршество интонаций и красок.
– И все-таки для вас само понятие “вахтанговское” – что это? – Это “Турандот”. Это способность небытового существования на сцене. Это способность к моментальному перевоплощению в роли – перевоплощению в плане характера, ситуации, отношений. Это школа, которая требует от актера “синтетического присутствия”. Это и чувство партнерства, и пластика, и очень точный посыл в зал. Я думаю, это театральная школа как таковая.
– В кино это вахтанговское “надбытовое” существование не мешало? – Почему же? Вспомните Михаила Александровича Ульянова в “Председателе” – уж казалось бы, предельный бытовизм, но в то же время он умудрялся в рамках этого бытовизма доносить до зрителя некую высшую идею. Одно другому не мешает. Другое дело, когда это чистая физиология, чистый бытовизм – такое мне никогда не импонирует. Все-таки искусство – это всегда чуть-чуть над жизнью. Не все бывает достойно искусства.
– То есть современное увлечение документальным театром – это не для вас? – Смотря как этот документ преподносить. В конечном итоге, каждая пьеса – тот же “Лев зимой” – в какой-то мере документ. Исторический документ. С историческими лицами, фактами. Документ, но художественно обработанный автором. “Преломленный” сквозь призму современности. В данном случае, сквозь призму восприятия человека послевоенного времени.
– А если документ вне какой-либо художественной обработки, будь то драматургическая или сценическая? – Нет, вот это – совсем не мое. У меня был интересный опыт работы с потрясающим режиссером – актерским режиссером – Розой Сиротой. Это было еще в Ленинграде. Она мне предложила делать спектакль “Супруги Каренины”. У меня был уникальный партнер – Изиль Захарович Заблудовский, актер БДТ, человек, обладающий невероятной культурой речи, умением подавать, нести мысль. И вот в этом спектакле прямой игры не было – было одновременное пребывание сразу в двух ипостасях: от автора и от героев. Да и свое отношение, конечно, добавлялось. Очень интересный был опыт. Этот спектакль мы много и долго играли, записали пластинку, ездили с ним по разным городам. И даже сыграли его в Ясной Поляне, когда туда на международный форум съехались все потомки Толстого, мы играли для них. Было невероятно приятно, когда они сказали, что после нашего спектакля для них как-то совсем по-новому открылась семейная драма всем известных героев.
– Это был спектакль периода вашей работы в Театре имени А.С.Пушкина? – Да, это была параллельная работа. Потом был совсем короткий период в БДТ, и я переехала в Москву. Как раз и Роза Сирота по приглашению Олега Ефремова приехала сюда же. Мы здесь продолжили общаться, и в какой-то момент она предложила мне еще одну работу – спектакль “Настасья Филипповна” по роману Ф.М.Достоевского “Идиот” – снова вместе с Изилем Заблудовским.
– На двух героев? – На двух актеров. Героев было больше – Настасья Филипповна и все мужчины, включенные в ее историю. Репетировали мы очень долго, много и интересно. Роза Абрамовна все пыталась вытащить из меня какую-то инфернальность. А потом случилось так, что Юрий Еремин начал в Театре Советской армии ставить “Идиота” и пригласил меня. Очень сложная была ситуация. У Юрия Ивановича было свое видение и образа Настасьи Филипповны, и спектакля в целом. В какой-то момент я почувствовала себя распятой: была идея Розы Сироты и были другие рельсы, на которые Настасью Филипповну пытался поставить Юрий Еремин. И я уже было совсем отчаялась, и тогда Роза сказала мне: “Людочка, забудьте все, что мы с вами работали, и доверьтесь полностью Юрию Ивановичу – он замечательный режиссер. Все, что мы с вами наработали, уже стало вашей природой, оно не исчезнет. Оно все равно прорастет и соединится с тем, что предлагает Юрий Еремин”.
– А тот спектакль на двоих в итоге не сложился? – Понимаете, я переехала в Москву, начались репетиции в театре – мне очень важно было не совмещать их ни с чем. Это ведь был мой первый год в этом театре. И потом было бы нелепо, если бы я играла Настасью Филипповну на сцене Театра Советской армии и одновременно в совершенно иной интерпретации играла ее же на другой площадке.
– Может быть, это, наоборот, было бы интересно? – Возможно, мне просто не хватило смелости и настойчивости, отчего все и распалось…
– Вам ведь сразу после окончания Щукинского училища Рубен Симонов говорил о перспективе ввестись на роль Настасьи Филипповны? В легендарный спектакль Вахтанговского театра вторым составом. Получается, целых три режиссера увидели в вас эту героиню. А вы сами находите в себе ее черты? – В каждой женщине есть и леди Макбет, и Настасья Филипповна, как и любые другие героини мирового репертуара. Так что возможно. В зависимости от обстоятельств, от того, как складывается твоя жизнь. Ведь такие стрессы бывают в реальной жизни, что подмосткам и не приснится.
– Вы сказали, что когда пришли в Театр Советской армии, то на какое-то время пришлось отказаться от проектов, с этим театром не связанных. Позднее же вы начали принимать участие в отдельных спектаклях, которые сейчас назвали бы антрепризными… – Антреприза – это значительно позднее, к середине 90-х годов. Тогда ситуация с театрами стала очень тяжелой, и к жизни была вызвана эта форма антрепризного театра. Впрочем, она всегда существовала на русском театре.
– Собственно, “Семья Карениных” – это в какой-то степени тоже антреприза. – В принципе, да. Только это была антреприза, в которой были не гонорары, а кошкины слезы. И не этим мы тогда руководствовались: играть (да еще Толстого!) – вот что было для нас интересно. А потом, уже значительно позже, был у меня первый настоящий антрепризный спектакль – “Мужчина моей жизни?!”, по современной французской пьесе. Партнерами были актеры из нашего театра, с которыми мы этот спектакль очень долго играли, но потом в связи с занятостью то одного, то другого артиста все закончилось.
Да и вообще, спектакли ведь тоже имеют свой возраст. Они появляются, рождаются, взрослеют, настаиваются, а потом потихонечку угасают. Того же “Идиота” мы играли четырнадцать лет. Я очень любила этот спектакль. Мы очень много с ним гастролировали.
– Восприятие спектаклей провинциальной публики сильно отличается от столичного? – В Москве всегда столько гостей, столько приезжих, которые стремятся в театр, что не поймешь, где москвич, а где нет. Если спектакль хороший, то публика это всегда поймет и будет благодарна. Если ты выходишь и делаешь свое дело добросовестно, ярко, интересно, то это всегда дойдет до зрительного зала.
– Вне зависимости спектакль это репертуарного театра или же антрепризный? Вы не сталкивались с тем, что антреприза все чаще становится способом заработать и все больше отдаляется от целей искусства? – Вы знаете, я много работаю с молодыми актерами и в “Идеальном муже”, и в “Хануме”. Возможно, мне везло, но я всегда радовалась как раз тому, с какой отдачей многие работают. Совсем не ради заработка. Кроме того, сейчас настолько большая конкуренция среди антрепризных спектаклей, в каждом из которых заняты медийные лица, что просто не хочется вредить самому себе. Кому надо, чтобы после спектакля говорили: “Ну и дерьмо же оказался этот артист! На экране вроде бы интересно выглядел, а на деле оказалось…”? А благодаря Интернету “сарафанное радио” вообще стало моментальным. Если спектакль халтурный – об этом тут же становится известно всем.
– Лично для вас антреприза – это что? – Безусловно, возможность играть – разные роли, с интересными партнерами. Ну и, конечно же, заработок. Мне не стыдно за свои работы в этих спектаклях.
– А какое из искусств требует от вас больших жертв – театр, кино или телевидение? – Когда репетируешь такую пьесу, как “Лев зимой”, – это бесконечно интересно и бесконечно мучительно. Здесь хочется уставать. И устаешь, когда начинаются прогоны перед выпуском. Но и в кино бывает непросто. Когда одновременно снимаешься в нескольких картинах, надо постоянно следить за тем, чтобы не оказаться одинаковой – с одним характером, с одной внешностью. Ведь когда снимается сериал, у режиссера далеко не всегда бывает возможность все предусмотреть, продумать, прорисовать для себя каждый характер. Поэтому я и пытаюсь сама придумывать биографии своих героинь, фантазировать, отталкиваясь от партнеров; решать проблемы с прической, с чертами лица, с особенностями характера. Вот здесь, конечно, требуется больше самостоятельной актерской работы.
– Режиссер не препятствует актерской фантазии? – Конечно, сначала выясняешь с режиссером основные точки: про что именно эта судьба, “о чем” эта женщина. И если мысли по этому поводу совпадают, то дальше свободно пускаешься в плавание.
– А свободы в этом плавании больше в театре или в кино? – В кино есть ножницы и монтажный стол. И все твои усилия, все попытки что-то придумать, сделать героиню интереснее, какие-то неожиданные ходы – все это может быть безжалостно вырезано. На театре же репетиции могут происходить очень по-разному: мучаешься, расстраиваешься, отчаиваешься, а потом выходишь на сцену – и просто живешь жизнью своего героя. Именно сегодня. В своих сегодняшних обстоятельствах, с сегодняшним зрителем.
– На сегодняшний день вы ощущаете себя востребованной? Нет ощущения нехватки предложений? – Конечно, бывает то густо, то пусто, но нынешний период как-то очень активно складывается. От трех сценариев даже пришлось отказаться, пока идут репетиции.
– А время быть просто зрителем, ходить в театр, в кино остается? – Именно сейчас – совсем нет. Но в целом, конечно, хожу в театры. Смотрю спектакли и нашего театра. С интересом жду премьеру “Госпожи министерши”, где играют мои коллеги Ольга Богданова, Александр Дикий и многие другие. Очень хочется, чтобы прозвучала премьера. Чтобы это стало событием.
– А к критике вы как относитесь? – Профессиональная критика должна быть своего рода качественной инъекцией для спектакля и для отдельных ролей. Она должна не разрушать, а созидать.
– То есть критик, в идеале, – это своеобразный помощник? – Конечно. Это должен быть очень умелый и тонкий врач, который будет лечить не прыщ, а суть природу всего организма, если это требуется.
– В одном из интервью вы вспоминали слова: “Человеку что-то померещится с юности, и он всю жизнь этого ждет и считает себя обделенным”… – Это Достоевский.
– А вам в детстве что “померещилось”? – Возможно, оттого, что я не строила себе фантазию быть актрисой (скорее, его величество случай подарил мне эту профессию, за что я ему благодарна), то и миражей никаких не было. Вот жилось и жилось. Игралось. Просто было желание всякий раз играть так, насколько мне отпущено и как мне отпущено. А дальше – суд. Ведь у нас такая профессия, о которой каждый берется судить, – будь то человек с театральным образованием или без оного.
– А для вас чье мнение важнее – профессионала или простого зрителя? – Вы знаете, все равно главный Судия – внутри каждого из нас. Как бы не хвалили, как бы не ругали, все равно ты внутри знаешь, что получилось, что надо доделать, а выше чего ты уже не прыгнешь, поскольку не дано. Конечно, приятно, когда хвалят, но мне интересно, и когда разбирают твою работу по косточкам. Когда ты вдруг понимаешь: да, вот это я прозевала, вот эту косточку я не туда, оказывается, пришпилила. Она должна быть не в голове, а на ноге или, наоборот, на лопатке. Вот что интересно.
– И напоследок вопрос. Представьте, что к вам обращаются вчерашний школьник или школьница, мечтающие стать актерами, поступить в “театральный”, – что посоветуете? – Я бы всем говорила: бегите! Бегите в другую сторону, ищите себя в чем-то другом. А если в вас есть этот потрясающий талант, зарытый где-то внутри, то он все равно рано или поздно обнаружитя.
А.Баркар, газета "Культура", №38, 20.10.2011
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума