Александр Чутко: Трудно быть лицедеем Создатель фильмов "Мой друг Иван Лапшин", "Проверка на дорогах" киинорежиссер Алексей Герман долго не мог найти актера на роль Дона Рэбы для фильма по повести А. и Б. Стругацких "Трудно быть Богом". Нужен был нестандартный человеческий материал. Дело в том, что Дон Рэба, на роль которого подыскивался актер, - не кто иной как Лаврентий Берия! И вот удача, в Центральном Академическом Театре Российской Армии работает долгие годы тот, кто был нужен - артист Александр Чутко. - Как, по вашему мнению, должен относиться к себе человек творческий? - Во-первых, с уважением. Ибо если не уважаешь себя, не уважаешь никого. И одновременно с этим, во-вторых, обязательно с иронией. Весело и несерьезно. Иначе можно начать относиться к себе слишком серьезно, а значит, забронзоветь и перестать двигаться.
- За время работы в Театре Армии наверняка возникали ситуации, о которых сложены легенды... - Конечно! Вот, к примеру, история про дядю Борю Ситко! Актер Театра Армии Борис Александрович Ситко был автором оговорки, за которую он вошел в историю мирового театра. Он был первым и, может быть, единственным автором такой сногсшибательной оговорки. После войны Алексей Дмитриевич Попов поставил спектакль “Ревизор”. Хлестаков в спектакле был один, играл его сын Алексея Дмитриевича - Андрей Алексеевич Попов. А городничих было трое или четверо. Но из них самым ярким был Борис Александрович Ситко. И вот - премьера этого спектакля. В театре - аншлаг, полный зал народу, в ложах сидят правительственные лица, партийные функционеры. Открывается занавес... А пьеса Гоголя “Ревизор” входила (и входит) в школьные программы и хрестоматии. И поэтому ее все-все знали со школьных лет, по ней сдавали экзамены, ее читали в классах по ролям, как тогда было принято, отрывки из нее игрались на школьных сценах. Эту пьесу помнят все, а уж особенно ее начало, первую фразу городничего: “Господа! Я пригласил вас всех сюда, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет ревизор!”. Как ревизор?! Какой ревизор?! Ревизор из Петербурга, инкогнито!.. И дальше разворачивается сюжет спектакля. Так вот, открывается занавес, на сцене чиновники, городничий в исполнении Бориса Александровича Ситко. И, представьте себе, Ситко говорит: “Господа! Я пригласил вас всех сюда, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет Хлестаков!”. И весь детектив Гоголя - фу-у... Все стали хохотать, и в зале, и на сцене. Алексей Дмитриевич Попов стоял у пульта, весь в слезах от смеха. “Закрывайте занавес! - кричит он. - Невозможно, невозможно играть спектакль дальше. Закрывайте занавес. Потом начнем еще раз, всё сначала...”. Занавес закрыли. И когда зал и артисты за кулисами немного успокоились, спектакль, премьеру(!), начали сначала, “на бис”. Так что Борис Александрович Ситко оказался в истории театра первым и единственным, кто сделал такую оговорку. “К нам едет Хлестаков!” - и всё, и конец спектакля!
- Сколько спектаклей в месяц вам приходится играть? - Были годы, когда я играл более 30 спектаклей в месяц. Я дневал и ночевал в театре, репетировал... Но дело не в том, чтобы много играть, и не в том, сколько играть, - дело в том, ЧТО играть. Конечно, хочется сыграть это, это, это... Но потом проходит время, что-то отдаляется, отделяется. И ты видишь, что это не нужно... Следует выбирать главное из возможного. Кстати, я люблю играть в детских спектаклях. Сыграл роль синьора Помидора в спектакле “Приключения Чиполлино”. С удовольствием играю Страшилу в “Удивительном волшебнике страны ОЗ”. А вообще в этом театре я сыграл больше сорока ролей. Сейчас я репетирую у нашего режиссера Александра Бурдонского в пьесе Михаила Богомольного “Арфа приветствия”. Александр Васильевич собрал замечательную актерскую команду. Надеюсь, будет хороший спектакль.
- А в кино вы снимаетесь? - Снимаюсь у Алексея Юрьевича Германа в фильме “Трудно быть богом” по мотивам повести братьев Стругацких в роли Дона Рэбы. Работать у такого потрясающего мастера безумно интересно. Алексей Юрьевич... он работает удивительно! Так, как не работает никто. Неспешно. Скрупулезно. Несуетно. Я бы сказал, на молекулярном уровне. Герман начинает работать там, где другие уже заканчивают, говорят - все! Замечательно! Лучше не будет! Снимаем. А он с этого момента только переходит на следующий уровень. Я с таким режиссером в жизни своей еще не работал. Работа с ним - это та самая - настоящая, серьезная, точная работа, та работа, которую я люблю. Уже были съемки в Чехии на натуре. Потом в павильоне на Ленфильме. Но работа еще не закончена, самое трудное впереди...
- Значит, театр, театр, кино, кино... А телевидение? - Было телевидение. В 1996 году я вел на телеканале “2х2” передачу “Светлое и темное”. Это была первая в мире цикловая телепередача о пиве светлом и темном, как наша жизнь, и о жизни светлой и темной, как пиво... Веселая была передача. Главный принцип ее заключался в том, что вся информация о пиве была настоящая, а форма подачи - хулиганская... И команда, которая делала передачу, была под стать основному предмету разговора. Между прочим, и в родном театре я в качестве ассистента режиссера участвовал в создании девяти спектаклей, а в детском спектакле “Приключения Чиполлино” я еще один из авторов инсценировки.
- Я много раз слышала, как вы читаете стихи Александра Тимофеевского на вечерах журнала “Наша улица”, в ЦДЛе, в художественных галереях... - Это все благодаря моим учителям. Как Геннадий Михайлович Ялович читал стихи! Как ощущал поэзию! Как оригинально и странно подходил к тексту. Он как-то удивительно умел присваивать его себе. И читал стихи так, как будто он сам их написал. Я следую этому принципу.
Я разминулся со временем.
Такой анекдот, господа.
Я в правильном шел направлении,
А время пошло не туда. Это тоже Тимофеевский.
- Как вы пришли в актерскую профессию? - Однажды мне сказали, что рядом со школой, на улице Дзержинского, есть Дом культуры Совета Народного Хозяйства СССР. Туда пришли молодые артисты, выпускники школы-студии МХАТ, чтобы сделать свой новый - Московский экспериментальный - театр. Им сказали: “Мы вам помещение дадим. Только чтобы кто-то вел при ДК театральную студию. А мы вам за это даже какие-то небольшие деньги будем платить”. И вел эту студию Владимир Высоцкий. Всего полгода. Или целых полгода. И я был его учеником, а он был моим первым профессиональным учителем по актерскому мастерству. Это был его единственный, первый и последний опыт, насколько я знаю... Он не строил из себя мэтра. Он был просто нашим старшим товарищем. Все, что он знал и умел сам, он старался передать нам. Он делал с нами этюды, упражнения актерского тренинга. Готовил с нами литературные номера для концертов, учил, как работать над стихами, прозой... Я только тогда понял, что такое по-настоящему работать над стихами, чтобы прочитать их со сцены. Это было удивительно интересно. Через полгода он с группой московских артистов, с концертной программой уехал в длительную поездку, на гастроли, на Дальний Восток, и уже не вернулся в студию. И мы с ним потом уже редко виделись и общались. Он передал меня с рук на руки своему однокурснику и другу Геннадию Яловичу.
- Значит, Высоцкий и Ялович - сыграли определяющую роль в вашей судьбе? - Разумеется. Ранние впечатления - самые сильные. Но тут дело не только в основах театральной профессии. Они научили меня иметь свою точку зрения на все, что происходит в обществе и в мире, относиться неравнодушно ко всему, что творится вокруг, не доверять тому, что написано и напечатано в газетах, и тому, что говорится с высоких трибун, самому докапываться до истины и делать свои собственные выводы. И самое главное - они научили меня уметь бороться с обстоятельствами, с диктатом среды, с теми, кто хочет, чтобы ты был как все. Как говорил Ялович, нужно вырабатывать в себе “сопромат”, “сопротивление материалу”, то есть, окружающей действительности, и сохранять себя в любых условиях. Иначе тебя сомнут и раздавят... И ты потеряешь себя и превратишься в ничто и станешь никем. И человек из тебя не получится, и личность из тебя не получится, и актер из тебя не получится, и никто из тебя не получится. Высоцкий и Ялович были людьми сопротивления.
- А Высоцкий тогда уже сочинял и пел свои песни? - Да. Но я тогда не знал этого. И никто из его учеников не знал этого. Мы знали только, что он - выпускник школы-студии МХАТ, замечательный артист... то-то и то-то... А то, что он поэт и бард, автор и исполнитель замечательных песен, мы тогда просто не знали. Нам об этом рассказал Геннадий Михайлович Ялович: “Ребяточки, а вы знаете... ваш первый учитель, кто он такой?” И взял гитару в руки и спел нам одну, а потом и другую песню Высоцкого. И спросил нас: “Чьи это песни? Кто их автор?” Мы говорим: “Это народные песни (они тогда уже звучали везде в магнитофонных записях)...” - “Какие народные? У них есть автор”. И тут мы только узнали, кто был наш первый учитель. Кстати, о ком Высоцкий написал песню: “Сегодня я с большой охотою распоряжусь свой субботою, а, если Нинка не капризная, распоряжусь своею жизнью я...”? Так вот, он написал это о приятельнице Яловича. Я эту Нину знал. А вообще, насколько я понимаю, самым главным шпаной на курсе в школе-студии МХАТ был Геннадий Ялович... Он знал законы шпанской компании, шпанский фольклор, блатные уличные песни. Умел играть на гитаре.
- Как сложилась судьба студии в дальнейшем? - Хрущева сняли и отправили на пенсию, власть поменялась, театр нам организовать не дали, а студия во главе с Яловичем перебралась с улицы Дзержинского на Раушскую набережную, в Дом культуры энергетиков, что напротив Кремля, на другой стороне Москвы-реки. И мы называли нашу студию “студия против Кремля”. Кстати, главный редактор журнала “Наша улица”, писатель Юрий Кувалдин, тоже учился в студии Яловича. Мы с ним играли в одних спектаклях. В студии было много интересных ребят, которые потом стали кто художниками, кто литераторами, кто артистами. Я думаю, что всем нам очень помогло то, что мы занимались в этой студии. ...И Юрий Кувалдин, конечно, получил в студии хорошую закваску, которая пригодилась ему как писателю. Я полагаю, когда он пишет свои вещи, то по-особому ощущает каждое слово, как если бы оно произносилось со сцены, и пробует его не только на слух и на звук, но и на вкус, и на запах, и на цвет. Я помню, он вместе с Юрием Парийским, врачом-кардиологом, кандидатом медицинских наук, знатоком литературы, заядлым самиздатчиком и замечательным артистом нашей студии, сделал великолепную композицию по жизни и творчеству Осипа Мандельштама. И мы читали эту композицию и у себя в студии, и в нескольких московских домах, в тайных местах... Очень осторожно, потому что Мандельштам тогда считался запрещенным поэтом, и за это нам могли крепко дать по шапке. Все это было потрясающе интересно и ярко, это было для нас как глоток воздуха, которого не хватало. Ибо в то время, в той стране про каждого из нас можно было сказать, перефразируя строчки Некрасова: “Поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть не можешь...”. Гражданином той страны... Кстати, Геннадий Михайлович Ялович из “Интернационала” пел только одну строчку, и пел ее так:
Кто был ничем, тот стал никем. А любил он другие строки другого автора, Антуана де Сент-Экзюпери. Эти строки были включены в ткань спектакля по пьесе Бертольда Брехта “Страх и отчаяние в третьей империи”, который мы играли в 1964 году: “Уважение к человеку... Мы дышим полной грудью лишь тогда, когда связаны с нашими братьями и есть у нас общая цель. И мы знаем по опыту: любить - это не значит смотреть друг на друга, любить - это значит вместе смотреть в одном направлении.
А в марте этого года мы прощались с Геннадием Михайловичем. Его отпевали в церкви Козьмы и Дамиана в Столешниковом переулке. И когда после отпевания мы стояли на углу Столешникова и улицы Горького, я вспомнил рассказ Яловича, связанный именно с этим местом. Году в 68-м Ялович оказался на улице Горького во время первомайского военного парада. Было светло и тепло. По улице шла военная техника, танки, бронетранспортеры... И тут он вдруг услышал пиликающие звуки скрипки. Играл старик, в длинной шинели, почти до пят. Фронтовик. Шинель у него без погон и без лычек... На асфальте перед ним лежал раскрытый футляр от скрипки. В этом футляре какая-то мелочь... На лице у человека очки, круглые, с темно-синими стеклами. Вокруг очков глубокие синие порошинки, очевидно, от близкого взрыва. Вместо глаз - под очками лиловые ямы. Он негромко играл мелодию песни братьев Покрасс:
Мы красные кавалеристы, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ... А в темно-синих стеклах его очков отражались БТРы, в которых сидели молодые, крепкие солдаты, мальчики... И вся эта темно-зеленая бронированная гусеница с мальчиками, уверенная в себе, медленно и мощно, издавая низкие звуки, ползла в сторону Красной площади... А человек в темно-синих очках продолжал тихо играть на скрипке... В 68-м году, во время вторжения советских войск в Чехословакию... когда мы в своем кругу говорили, что родились не в то время, не в ту эпоху, что нам не повезло, Геннадий Михайлович Ялович сказал нам: ребята, давайте не будем ругать свое время, легких времен вообще не бывает, их нет, не было и не будет никогда.
Нина Краснова, ж-л "Наша улица" P.S. Опеределить дату интервью мне не удалось, очевидно, что ему несколько лет.
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума